Уроки старой карелки

Метель разгулялась не на шутку. Наш КРАЗ вдруг, ни с того, ни с чего, «сдох» на узкой длинной перемычке между двух карельских озер. Причина оказалась самая, что ни наесть банальная — механик в гараже распорядился слить солярку из нашей машины, а предупредить нас об этом забыл. Но об этом мы узнали, когда вернулись, а тогда...

Отчаянно матерясь, Вовка нашарил за спинкой сидения паяльную лампу и полез под капот:

— Похоже, солярку прихватило, Вадимыч! Сколь раз говорили механику, что наплачемся мы с летней соляркой, а ему все хоть бы хрен! Ладно, покури малость, сейчас отогрею... — Вовка замолчал на полуслове, потом зло громыхнул капотом и вернулся в кабину. Когда он доставал озябшими пальцами сигарету из пачки, я заметил, что руки его дрожат.

— Хана, Вадимыч! — несколько раз глубоко затянувшись, произнес, наконец, он. — Бак сухой. Соляра кончилась!

— Шутишь? Как это кончилась? — до меня еще не дошел весь трагизм нашего положения. — Ты же сказал, что полный бак залил!

— Да заправлялся я, Вадимыч! Под завязку залил. А куда делась — хрен ее знает. В баке сухо!

Вовка ожесточенно выругался и затоптал недокуренную сигарету:

— Худо дело. В лампе немного бензина есть. Давай-ка костер разведем, пока не околели, отогреемся, да надо к лесу идти. Может, трактор пойдет. Дорогу-то для лесовозов после пурги все равно чистить будут. В лесу как-нибудь просидим, часа через четыре светать начнет, должны машины пойти. А здесь через час окочуримся! — Вовка подул на замерзшие руки, разжег лампу и снова полез под капот — сливать воду.

Легко сказать — разведем костер. В кузове, кроме бог знает, каким чудом не выброшенного разбитого ящика, топлива не нашлось. Мы аккуратно сложили пирамидкой сухие дощечки, Вовка плеснул на них масло из маленькой канистры. Рыжие, коптящие языки пламени лизали окоченевшие пальцы, почти не согревая, меховые куртки и свитера не спасали от леденящих порывов ветра...

Здесь, наверное, нужно прервать рассказ, чтобы объяснить, кто мы, и что занесло нас среди ночи, в эту гиблую пору на безлюдную лесную дорогу.

Полярная Магнитка — Костамукша существовала в ту пору еще только в планах. Рубились первые просеки, первые строители будущего города и комбината всего три месяца назад, перед морозами, перебрались из палаток в вагончики. Несмотря на обступившую новостройку тайгу, каждую доску, каждый брусок везли сюда за многие десятки, а то и сотни километров. Все только начиналось. И ехали мы за первыми комплектами сборных домиков, с которых, собственно, и начинался будущий красавец город у самого Полярного круга. Дорогу эту Вовка выбрал не случайно.

— Пока Михалыч со своими машинами через Кепу тащиться будет, мы и загрузимся, и по магазинам побегать успеем. Все равно обратно вместе пойдем, их дожидаться надо будет. А четыре КРАЗа, сам прикинь, до обеда прогрузятся, не меньше. Так что у нас времени на все хватит. Мне ребята полный карман денег насовали. Одной водки семь бутылок заказали. У механика день рождения. А дорога нормальная, ты не беспокойся, лесовозы ее сейчас, как асфальт укатали.

Вот тебе и асфальт! И справа, и слева бескрайняя заснеженная гладь озер, по которой ветер гонит нескончаемой чередой седые волны поземки, наш догорающий костер, и в небе над головой зеленовато-голубые всполохи Северного Сияния.

— Пошли, пошли, Вадимыч! Сидеть нельзя, замерзнем! — заторопил меня Вовка.

С трудом поднявшись на окоченевших ногах, я пошел за Вовкой, который, пряча лицо в воротник, уже оторвался от меня метров на двадцать. Каждый шаг давался с великим трудом, как ни старался я ступать в следы напарника, которые разбойник-ветер моментально заравнивал, оставляя едва заметные углубления. На мое предложение перекурить Вовка зло огрызнулся:

— Жить хочешь — шагай, и никаких перекуров. Околеть захотел?

И снова мы месили плотный снег. Казалось, что прошла вечность, но стоило оглянуться, и вот она — совсем недалеко, темнеющая махина нашего КРАЗа, а полоска леса впереди все не приближается...

— Вадимыч, смотри! — напарник, с трудом переводя дыхание, указал куда-то в темноту. — Огонек там!

И действительно, там, где насыпь сливалась с озером, мелькнул тусклый желтый огонек. Вот он ненадолго пропал, потом вновь появился. Теперь уже не было сомнений, что кто-то идет с фонарем к нам навстречу. Откуда здесь взяться человеку в эту сумасшедшую ночь?

Огонек, а с ним и наш неведомый спаситель, приближались. Вскоре мы уже различали фигуру человека, идущего на лыжах. Но каково же было наше удивление, когда фигура, издали казавшаяся большой, приблизившись, оказалась маленькой рассерженной старушкой на широких охотничьих лыжах. Поравнявшись с нами, она откинула капюшон брезентовой штормовки и, для начала, перемежая русские и карельские слова, обложила нас отборным матом.

— Вы что же это, свиньи такие, мать вашу, заставили старуху по такой покота тащиться! Чайник тфа раза ставила, печку топила! Отнако тфа часа жду!

Мы с Вовкой оторопели.

— А ты, мать, часом нас ни с кем не спутала? — осторожно поинтересовался приятель. — Мы ведь не здешние, из Контокк, со стройки. Ты, наверное, кого-то другого ждешь?

Но его слова окончательно рассердили старушку.

— Я что, по тфоему, совсем из ума выжила, та? Я что, не вижу, что машина сломался? Ты лучше скажи, пошто сразу не приходили. Пошто сопли морозить, кгта теплый изба рятом? Тьфу! Совсем турак, отнако!

Старушка рассерженно сплюнула, развернулась и неожиданно быстро зашагала на лыжах туда, где мы только сейчас заметили сквозь круговерть метели тускло мерцавший огонек.

— Тафай, живее хоти, пока чайник горячий!

Она ушла вперед, а когда мы, шатаясь от усталости, добрели, наконец, и ввалились в жарко натопленную избушку, старушка уже хлопотала у стола при свете керосиновой лампы.

— Тафай, тафай, раздевайся! Рипа стынет, чай стынет. Сатись скорее!

Мы с жадностью набросились на горячую отварную рыбу. Вовка потянулся к чайнику, но старушка остановила его.

— Покоти! Отнако сильно замерзли, простыть мошете. — Из висящей на гвозде сумки она достала бутылку водки и, налив примерно по четверти кружки, остальное долила чаем дегтярной крепости. — Так хорошо. Теперь пей!

Какое это блаженство — тепло человеческого жилья! В полной мере это начинаешь ощущать, наверное, только, когда так вот, как мы с Вовкой, промерзнув до костей, не знали, доживем ли до утра...

— Ты что же, мать, так вот и живешь здесь? Совсем одна? — поинтересовался Вовка, оторвавшись от еды. — Плохо, поди, одной-то?

— Пошто плохо? Пошто одна? Сын приезжает. Живу Калевале, дом хороший. Сюда рипа ловить приехала. Погода самя хорошая, сиг ловиться путет. Здесь рипа много. Сиг много, окунь шипко польшой, щука много. Ряпушка есть. Отнако сетки ставить путем на лутах. Сын зафтра приетет.

— Смеешься, мать? Какая в такую погоду рыбалка? — не поверил Вовка.

— Пошто смеюсь? — обиделась бабка. — Рипа хорошо ловится! Хочешь, утром пойтем сиг ловить? Все равно, пока сын не приетет, никута не уетешь. С ним Калевала за соляркой поетешь. Здесь машина ретко хотят. Лес сейчас возят трукой торока.

Для нас это было неожиданностью. Ведь Вовка говорил, что дорога накатанная, лесовозы ходят постоянно, а тут... Словно отвечая на мои мысли, Вовка толкнул меня в бок.

— А ведь повезло нам, Вадимыч. Крупно повезло. Обсохни мы километров на десять раньше, пожалуй, так на дороге бы и окочурились. Наши здесь не поедут, а с лесовозами, видишь, какая штука...

От этих слов стало жутковато. Я вдруг очень ясно представил себе, что было бы с нами, не пошли нам судьба спасение в виде этой маленькой доброй старушки.

— Спасибо вам, тетя Марта! Если бы вы не пришли, мы до утра-то могли и не дотянуть на этаком ветрище! — от души поблагодарил я старушку, но это вновь рассердило нашу спасительницу.

— Я тумала, зоть ты умный, а ты тоже, как и он, — она кивнула на Вовку, — совсем турак! Как можно не тотить? Люди торока мерзнут, а я в избе путу ситеть, чай типть, та? Помоать надо. Помогать не бутешь — пропатешь! У вас не так?..

Голоса постепенно куда-то отдалялись, сливались в негромкий гул, и я, пригревшись у гудящей печки, не заметил, как задремал.

— Вадимыч, хватит спать! — разбудил меня Вовка. Я потер глаза, отгоняя сон. Лампа на столе уже не горела. Не было и нашей гостеприимной хозяйки. Вовка переобувался, сидя на табуретке.

Метель, похоже, стихла, ровный неяркий свет, проникающий сквозь замерзшее окно, освещал нехитрое убранство домика. Две казенные кровати вдоль стены, застеленные серыми суконными одеялами, большой двухтумбовый письменный стол с оторванными дверками, на котором вместо сукна лежал лист фанеры. Напротив печки — почерневшая горка с посудой, вроде тех, что нередко еще можно увидеть в деревнях у нас, в России. Над одной из кроватей красовались роскошные оленьи рога, прибитые к стене прямо с куском лобной кости. Над другой, на гвозде, старая двустволка с потертой ложей и треснувшим, замотанным изолентой прикладом.

Пока я осматривался, в сенях раздались шаги, дверь распахнулась, и с клубами морозного пара вошла тетушка Марта. Сейчас, при дневном свете, она не казалась такой старой, как ночью. На вид ей было лет шестьдесят. Она отряхнула у печки снег с капюшона длинного рыбацкого плаща, одетого поверх старой, короткой шубы, сняла лохматые собачьи варежки.

— Отнако, шипко мноко намело! Вилхо секотня не приетет. Латно. Рипа ловить путем.

— Да какая рыбалка, тетя Марта, — усмехнулся Вовка. — У нас с собой ни удочек, ни бура. Мы ведь на работу ехали.

— Вон уточка, — кивнула бабка на чемодан под одной из кроватей. Действительно, вместе со старыми гильзами, грузилами для сетей, обломками сточенных брусков и прочим таким необходимым в тайге и на озере барахлом, валялось несколько удочек. Но каких! Грубо оструганные ножом куски тонкой дощечки, с вырезанными выемками для намотки лески, с заостренным концом, на который надет кусок ниппельной резинки. Метров по десять лески и странные, словно слегка изогнутые желтые гвоздики, блесны. Но, пожалуй, самыми странными в этой оснастке были крючки. Острые, тонкие, совершенно без бородок. Пока мы с приятелем скептически осматривали снасти, бабка сунула в карман плаща две удочки, застегнулась и, больше не приглашая нас, вышла из избушки.

— Ну, что, Вадимыч, может, действительно попробуем? Один черт, пока ее сын не приедет, нам не выбраться. Пошли!

Пока мы одевались, бабка по едва угадывающейся в снегу тропинке, опираясь на пешню на длинной рукоятке, добралась до озера.

— Пожалуй, пешней-то сейчас натюкаешься до седьмого пота, — разочарованно протянул Вовка. — Лед-то почти метровый!

У меня, честно говоря, тоже не было особого желания долбить толстенный лед безо всякой надежды хоть что-нибудь поймать. Однако наши опасения быстро развеялись. Проваливаясь в снег по колено, бабка добрела до торчащего из-под снега камыша, как заправский рыбак, утоптала снег, несколько раз несильно тюкнула пешней и, отставив ее в сторону, полезла в карман за удочкой. Мы, стараясь ступать след в след, направились к ней. Тетушка Марта, присев над лункой, время от времени резко взмахивала рукой и опять замирала. Когда мы подошли, она повернула к нам раскрасневшееся на морозе, улыбающееся лицо.

— У травы ловить нато. Только осторожно, лет шипко тонкий!

Но мы ее не слушали, в изумлении глядя на мокрый снег у ее ног, где тяжело ворочались три прекрасных горбача-окуня! В каждом, на глаз, было не меньше полукилограмма. Пока мы, разинув рты, рассматривали рыбу, бабка резко подсекла, голубоватая вода в лунке взбурлила, и через мгновение еще один горбач запрыгал на льду. Не теряя больше времени, мы приступили к рыбалке. Вовка устроился у тех же камышей, что и тетушка Марта, а я прошел метров на пятьдесят подальше. Лед среди камышей действительно оказался тонким — достаточно было двух-трех ударов пешней, и лунка готова. Блесна тетушки Марты, несмотря на кажущуюся простоту, играла просто великолепно. Сверкнув в лунке, она юрким мальком уходила в глубину, и стоило два-три раза легонько поддернуть грубое удилище, как следовал резкий удар. Но то ли я запаздывал с подсечкой, а может, еще по каким причинам, но сход следовал за сходом — хоть плачь! А бабка тем временем знай таскала себе отменных окуней. Увидев мои мучения, она отложила удочку и подошла ко мне.

— Э-э! Неправильно ловишь! Быстро таскать нато! Смотри! — она взяла мою удочку и, чуть покачивая ею, начала поднимать блесну. Буквально в следующее же мгновение последовала резкая широкая подсечка, и некрупный, чуть больше ладошки, окунь пробкой вылетел из лунки. Бабка тряхнула удочкой, освобождая блесну, и валенком в глубокой калоше откинула рыбу от воды.

— Тута перейти! — кивнула она на торчащий из-под снега пучок камыша. Она несильно ткнула пешней в самый центр пучка и опустила блесну прямо в снежное крошево, заполнившее пробитую дырку. Блесна не дошла до дна, как последовала такая поклевка, что бабка едва не выпустила удочку из руки. Похоже, на этот раз попалось что-то серьезное. Марта, шепча что-то про себя, присела над лункой, с трудом подвела рыбу к краю льда, выждала момент и, запустив руку почти по локоть в ледяную воду, выхватила здоровенного, явно больше килограмма окунищу.

— Ну, понял, как надо? — Старушка отдала мне удочку и зашагала к своей лунке. Казалось бы, все было предельно просто, но я прозевал еще не меньше десятка поклевок, прежде чем сумел, наконец, вытащить небольшого щуренка. Едва я успел выхватить его из лунки, как блесна сама отцепилась, и он шлепнулся в залитый водой снег у моих ног.

Секрет ловли на крючок без бородки оказался предельно прост. Стоило дать рыбе хоть незначительную слабину, как тут же следовал сход. После подсечки необходимо было немедленно тащить и чем быстрее, тем лучше. Зато ловить так можно было даже в сильный мороз, не снимая рукавиц — рыба после легкого встряхивания блесны отцеплялась сама.

Часа через полтора у моей лунки тоже образовалась приличная кучка рыбы. Были и вполне солидные окуни, и четыре щуренка, но, конечно, ни один из них не шел ни в какое сравнение с окунем, пойманным тетушкой Мартой. Рыбы в озере было полно. Окуни и некрупные щурята хватали блесну практически в любом месте. Поначалу мы с Вовкой таскали всех подряд, когда азарт ловли чуточку улегся, стали отпускать совсем уж мелких, а к обеду просто бросали лунки, в которых брала мелочь, и шли искать крупного окуня. Короткий северный день, не успев начаться, подходил к концу. Длинные синие тени от сосен протянулись по льду. Заметно смеркалось, когда от избушки раздался протяжный автомобильный сигнал. Невысокий плотный мужичок в коротком полушубке и унтах, махал нам рукой. Тетушка Марта, уже закончив ловлю, спешила к сыну...

Дальше было почти по Высоцкому: «...финал простой, пришел тягач, и там был трос, и там был врач, и КРАЗ попал, куда положено ему...»

За годы работы в северной Карелии мне довелось побывать на множестве озер. Много людей встречалось за это время и хороших, и не очень. Но где бы я ни был, с кем бы не коротал ночи у рыбацкого костра, всегда вспоминались слова старой неграмотной карелки, ее великая наука жизни: «Другим помогать не будешь, сам пропадешь!» и сама тетушка Марта — сухонькая старушка с красными натруженными руками и большим добрым сердцем, спасшая нас той морозной ночью от верной смерти. А уроки ловли на блесну и по сей день помогают мне возвращаться домой с уловами.

Олег Назаров,
деревня Семейкино, Ивановская область