Барсуки

До тех пор, пока я не занялся таксами, барсуки меня особенно не интересовали. Нет, я знал, видел и даже участвовал как-то в охоте на барсука с норной собакой. Правда, это была не такса, а гладкошерстный фокстерьер-боец, который загонял барсука в отнорок и, работая накоротке, у самой морды зверя, держал его на месте, не позволял закапываться до тех пор, пока охотники, вооруженные лопатой, не вскрывали нору и не добирались до места боя. Тут добытого барсука вытаскивали из норы. Дальше: собирали целебный барсучий жир, а мясо, барсучатину, тушили и обжаривали слегка на сковородке на том же барсучьем жире...

Словом, кое-что в барсуках я понимал, но, как уже говорилось, особого интереса к ним не проявлял, тем более уж никоим образом эти смурные звери не вмешивались в мою жизнь, а потому не доставляли мне нигде никакого беспокойства... Но так было только до тех пор, пока в моем доме не появились таксы.

Помню, отправился я регистрировать своего щенка-таксу. Милая женщина в отделе собаководства, немного знавшая меня, посмотрела очень сочувственно и заключила:

— Ну зачем вам, таежному страннику, эта собачка. Любая нора на пути и она туда уйдет — не удержите. А если там барсук — пойдет собачка с ним на обмен, он ее за себя пустит и закопает в отнорке. И все — конец.

Уже потом, когда стал владельцем неплохих рабочих такс, когда потомки моих собачек расселились по разным областям страны, стал я нет-нет да и получать горькие сведения, подтверждавшие все то, что услышал когда-то в отделе собаководства Московского общества охотников...

Осталась навсегда в барсучьей норе дочь моей Норки — чудесная собачка Динка... Шли домой с охоты, забыли про старую барсучью нору на пути, которую по осени не осмотрели как следует, не проверили: есть ли там жильцы. А собачка, бежавшая рядом, о барсучьей норе вспомнила и юрк с дороги в кусты, а там рукой подать до подземного жилища... Звали ее, ждали — не появилась она в тот вечер. С утра пораньше вернулись к норе, никаких следов, никакого известия о собачке... А барсук там, оказывается, был, пришел откуда-то в пустовавшее долгое время жилище, вычистил его, привел в порядок один из входов в нору и устроился здесь на зиму. А к нему в гости вдруг такса, да еще так называемая разменная, которая заходит сзади к зверю и так выставляет его из норы.

Разменная такса хороша при работе по лисице. Лиса не опасна — она не закопает собачку, а та, если настырна и уверена в себе, лису обязательно выставит под выстрел.

Вскоре после гибели Динки схватилась с барсуком и моя старшая такса Норка. И тоже по осени поленился я как следует проверить старую-старую нору, давно оставшуюся без хозяина, не осмотрел все входы, посчитал, что барсука не будет здесь и в эту зиму, не приметил свежий вход, который открыл новый постоялец. А потом возвращался домой из леса, шел неподалеку от злополучного оврага: я — сзади, Норка — впереди. Не помнил, конечно, о заброшенной норе. А Норка вдруг — шмыг в сторону. Я не успел за ней и она скрылась в отнорке...

Слышал я злой лай моей собачки, ждал, гадал, что за зверя разыскала моя Норка. Слышал, как лай становился все тише и тише — выходило: хозяин норы отступал под напором отважного охотника. Потом голос Норки сразуоборвался, исчез... Тут она, скорей всего, разменялась со зверем... Я ждал, что собачка вот-вот снова «заговорит», стараясь выгнать из норы ее хозяина... Но ничего не дождался.

Мысль об опасности явилась ко мне: а что если это барсук?.. Я осмотрел все вокруг. Ведь сначала думал, что в старую барсучью нору забралась отсидеться лиса, но лисьего следа нигде не обнаружил, а вот открытый по осени вход в нору нашел. Точнее, это был старый, обвалившийся давно отнорок, но барсук его открыл, расширил и вычистил, выбросив наружу сколько-то глины...

Снова прислушиваюсь к голосам подземелья — тишина. Зову собачку, стреляю у входа в нору... Жду собачку там, где барсук устроил для себя новый широкий лаз. С собой у меня только небольшая саперная лопатка. С ней ничего здесь не сделаешь. Да и большая лопата бессильна тут — нора устроена в самом низу склона глубокого оврага, над ней целая гора глины. Тут никак не докопаешься до собаки и барсука. И все-таки спешу домой за большой лопатой. Возвращаюсь, следов моей Норки нигде нет — значит, она все еще там, под землей... Снова жду, затем спрямляю лопатой вход в нору, чтобы лучше было слышно, что происходит там... Тишина. Снова зову, стреляю у самого входа. И опять жду, жду и жду...

Дело совсем к вечеру, уже наползает серый сумрак. И тут вдруг движение в норе и оттуда, как ни в чем ни бывало, является моя Норка. Вся вымазанная в глине, только глаза светятся злым, неукротимым огнем. Норка увидев меня тут же разворачивается, чтобы снова скрыться в норе. Я еле-еле успеваю схватить ее за заднюю ногу... Домой! Теперь никаких барсуков! Никогда! Это хорошо, что откопалась — значит, барсук поторопился и плохо забил отнорок глиной... Хватит! Домой и больше в сторону этой страшной норы ни ногой!

Но местным барсукам приглянулся не только наш злополучный овраг. Места вокруг моей деревни всхолмленные, овражные и почти в каждом таком овражном обрыве барсуки, видимо, еще давным-давно нарыли свои норы.

Какие-то из этих нор были жилищами постоянными. Видимо, отсюда и расходились в конце лета подросшие барсучата, подыскивая себе собственные квартиры, которые для них когда-то устроили их предшественники. Тогда старые норы, пустовавшие по летнему времени, к осени оживали, вычищались барсуками. Именно их я больше всего и боялся... Ходишь-ходишь все лето неподалеку, не видишь там пока никаких признаков жизни и не волнуешься тут за своих собачек. Теряешь бдительность, и вот тут-то как раз и можешь попасть в беду вместе с собачками, как попал я в нее вместе с Норкой.

Нет уж, теперь с весны буду я обходить все известные мне барсучьи норы, а по осени-то буду обследовать их с особой тщательностью. Иначе похоронишь здесь своих такс.

Итак, вся наша округа была взята мной под контроль, а чтобы побольше узнать о своих главных «врагах», я порасспрашивал, кто что знает о местных барсуках. И услышал тут довольно-таки занятные рассказы...

Одна соседка поведала мне, как она вместе с мужем по весне, когда снег в оврагах еще не сошел до конца полой водой, заготавливали в лесу дрова. Разделывали березовые стволы двуручной пилой. Работа не шумная, ни птиц, ни зверей особенно не пугает — водишь и водишь пилу по березовому стволу взад и вперед, взад и вперед... И тут видят, катит к ним какой-то зверь

— идет, покачивается. Пригляделись: барсук, плохой совсем, тощий. Остановился, посмотрел на людей пристально, постоял немного, а затем боком-боком обошел работающих и напрямую к сумке с продуктами...

— Не веришь — еле отогнали, и то не сразу — какой-то кусок успел уцепить. Голодный совсем — после зимы...

Встречали барсуков, разгуливавших открыто среди дня мои соседи и в конце лета. Здесь все было более-менее понятно — в это время молодые барсуки отправляются на поиски своих собственных квартир. А вот в летнее время днем барсука никак не увидишь

— бродит он по ночам, ловит лягушек, раскапывает гнезда ос и поедает их личинок...

Вот и все вроде бы, досье, собранное мной на местных барсуков-язвирей... Все это были показания местных жителей. Но совсем скоро к этим рассказам добавились и мои собственные наблюдения...

Отправился я как-то к речке. Собачек оставил дома. Время было весеннее, и в пруду, что неподалеку от нашего оврага, и в ручье, что вытекал из пруда, вовсю возились лягушки.

Лягушки собирались сюда еще по снегу, когда ручей, вытекавший из пруда, только-только вскрывался и начинал наполняться весенней водой. Было очень занятно наблюдать со стороны, как они прыгали по снегу, чтобы добраться до желанной воды... Вытянется вся в прыжке, плюхнется на снег и замрет, будто передыхает перед следующим отважным прыжком. Добирались так лягушки до ручья и тут же исчезали в воде. А затем высовывали из воды свои мордочки и молча чего-то ждали.

Грело солнце, таял снег, прибывала вода в пруду, в ручье и лягушки начинали урчать, а там на мелководье появились и первые комки лягушачьей икры... Вот и сейчас от ручья идет лягушачье урчание, громко так — слышно далеко. И вдруг рядом с этим урчанием раздается: шлеп-шлеп, шлеп-шлеп... И опять: шлеп-шлеп, шлеп-шлеп...

Кто это шлепает по ручью, мне не видно из-за кустов. Я делаю в сторону несколько шагов и вижу возле ручья большого барсука. Он стоит неподвижно, к чему-то приглядывается и вдруг выхватывает из воды здоровенную лягушку... Я не двигаюсь. Барсук совсем недалеко, но не видит и не слышит меня. А может и слышит, но не обращает на меня никакого внимания: тут такая охота, такое раздолье — шут с ним, с человеком...

Я вспоминаю рассказ своей соседки, как барсук пришел к ним в гости и забрался в сумку с продуктами. Мой барсук, подкрепившись, снова спустился в ручей и снова шлеп-шлеп, шлеп-шлеп поводе...

Мне не хочется мешать зверю, еще не отошедшего от долгого зимнего сна. Он тощий — конечно, голоден, — и пусть себе охотится...

Я потихоньку отступаю, обхожу ручей с лягушками, где по-прежнему высматривает себе добычу мой герой, и продолжаю путь к реке...

Анатолий Онегов